ИЗ АРХИВА

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ, РАССКАЗАННАЯ
В.В. ДАВЫДОВЫМ ЖАКУ КАРПЕЮ

13.06.94

В 79-80 годы мы с Владимиром Петровичем Зинченко проводили в психологическом институте специальный семинар по перспективам концепции Выготского. К этому времени мы стали активно участвовать, как члены редколлегии в подготовке трудов Выготского. И к тому же к этому времени скончались два для нас гиганта – Лурия и Леонтьев. И мы хотели разобраться, каков потенциал Выготского. Возникла идея провести конференцию на базе нашего Института. Я согласовал возможности ее проведения с тогдашним президентом нашей Академии Всеволодом Николаевичем Столетовым. Он очень сочувственно отнесся к нашим намерениям. И даже поставил в известность отдел образования ЦК, где вначале не противились проведению этой конференции. Мы начали подготовку: выясняли возможности тех или иных людей из всех регионов Советского Союза участвовать в этой конференции, готовили публикации. Я тогда вместе с Радзиховским подготовил для сборника материалов конференции статью «Понятие идеального у Выготкого», в которой мы к выводу о том, что хотя и недостаточно развернуто, но у Выготского понятие об идеальном было.

Был определен срок проведения конференции – октябрь 81 года, список участников, составлена программа по ряду секций. Желание участвовать в конференции изъявили известный в Союзе философ и логик, историк науки Бонифатий Михайлович Кедров, специалист в области истории психологии Ярошевский, бунтарь и вместе с тем интересный логик и философ Георгий Петрович Щедровицкий (он недавно скончался). Мы подготовили хорошую конференцию. Но по ходу подготовки со мною проводилась (особенно с начала 80 года) особая работа со стороны сотрудника ЦК – Ломова и его сподвижников. К тому времени у Ломова (я думаю не без подачи крупного чиновника ЦК и друга Ломова профессора Кузьмина) сложилась идея о том, что концепция Выготского является по сути своей сионистско-еврейской, что пропагандирование этой концепции на Западе вызвано интересами сионистских групп и поддержка теории Выготского в Советском Союзе есть ни что иное, как податливость влиянию этих сионистских групп. И когда эта группа Ломова все-таки обнаружила, что руководимый мною институт получил серьезное общественное влияние, и что он становится базой для разработки идей Выготского, мне было предложено отойти от поддержки теории Выготского, разорвать свою дружбу с Зинченко, якобы для налаживания хороших взаимоотношений во всей советской психологической науке (к началу 80-х годов четко размежевалась позиция ленинградской группы Ломова – антивыготская позиция – и позиция московских психологов, вначале возглавляемых Лурией и Леонтьевым, а потом Зинченко и мной). Я прямо заявил Ломову и его людям, которые подосланы были ко мне с соответствующими предложениями, что этого я сделать не могу. Для меня кажется бредом суждение о том, что концепция Выготского является средством влияния сионистских групп на наше психологическое научное сознание. Я последователем Выготского был и останусь.

 В 1979 году на Западе появилась статья Тулмена «Моцарт в психологии». Она нам стала известна несколько позднее – в 80 году, я тут же организовал ее хороший перевод, она нас воодушевила, восхитила. Мы хотели ее опубликовать в журнале «Вопросы психологии», но встретили резкую оппозицию со стороны Ломова, и ему подобных. За публикацию этой статьи были только два человека из членов редколлегии – Петровский и я. Причем, на этой редколлегии Бодалев прямо сказал: «Что это такое! Вслед за тем, что мы наблюдаем бум Выготского на Западе, у нас также активизируется линия на поддержку идей Выготского! Это одностороннее понимание источника развития советской психологии, есть другие источники – Ананьев, Рубинштейн… И почему Выготский, Выготский, Выготский!?…И вообще пора прекратить эту поддержку влияния Выготского!» Но мы с Зинченко решили опубликовать эту статью с согласия самого Тулмена в «Вопросах философии». В «Вопросах философии» у нас были хорошие друзья в редколлегии редакции – Геннадий Сардионович Гургенидзе и другие. Ярошевский и Гургенидзе поддержали целесообразность публикации статьи Тулмена, и она пошла в производство.

 Итак, конференция подготовлена, изданы пространные тезисы докладов, высланы приглашения, назначен срок… Я встречаю Всеволода Николаевича Столетова, приглашаю его на конференцию, он говорит, что конечно будет, обязательно. За день до конференции меня вызывают в ЦК. Руководитель отдела образования – подлец, скотина, мерзавец первокласснейший – некий Кожевников Евгений Михайлович (он член нашей Академии сейчас), в точном соответствии с «цековскими» установками, заявляет: «Василий Васильевич, мы, правда, с Вами согласовывали проведение конференции, но смотрите, какие здесь доклады: вот доклад Бонифатия Михайловича Кедрова «Кризис в психологии». Какой в советской психологии может быть кризис!? Я думаю, что советская психология, особенно в последнее десятилетие, и не без Вашего участия находится на подъеме…». Я говорю: «Евгений Михайлович! Это сжатая характеристика в названии «смысла кризиса» у Выготского. Бонифатий Михайлович изъявил желание выступить по существу методологических вопросов, поднимаемых Львом Семеновичем в его знаменитой, еще неопубликованной у нас статье «Исторический смысл психологического кризиса». «Нет, это мне не нужно, вот видите – неаккуратность!» И стал придираться к названиям отдельных статей. Я чувствую, что это чистые придирки. «Знаете, Василий Васильевич, у нас такое мнение, что конференция несвоевременна.» Я знаю манеру работы нашего ЦК… «Евгений Михайлович, давайте отставим ваши придирки в сторону. Это мнение существенно? И мне бессмысленно сейчас обращаться к большому партийному начальству?» «Нет, Василий Васильевич, у Вас уже времени нет». Тем самым он сказал: мы реально запретили вашу конференцию.

 Я говорю: «К большому огорчению… Если такова позиция ЦК, то я как член партии вынужен подчиниться вашему решению, тем более, действительно мне все равно не остается времени для апелляции». «Да, да! Вы все поняли правильно. Так, Василий Васильевич, подождем лучших времен!»

 Я приезжаю в институт, а у меня в кабинете лежит издание материалов к этой конференции. Добились красивого издания! Я думаю: «Что же это такое?! Конференция запрещена и я не могу рассылать этих материалов… И они погибнут. Через некоторое время они не будут считаться официальными…» Я знал, что они уже появились, эти материалы, в Ленинской библиотеке. Уже есть, то есть кое-кто мог читать их».

А в это время у Володи Зинченко на факультете психологии стажировался известный тебе Норис Минник из США. Мы обсуждаем, что делать. «Володь, меня, прежде всего, интересует судьба наших материалов. Вызывай Минника!» Они созвонились. Собираемся у меня в кабинете с Володей Зинченко и Минником. Я говорю: «Слушайте! Сейчас же подъезжайте в Ленинку и срочно делайте две копии на микрофильме сборника материалов Выготского. Две. Если завтра копии будут, одну копию по Вашим каналам – не советской только почтой – перешлите в США… Верчу, Майклу Коулу… Но чтобы в США материалы этой конференции были!» Для меня было важно спасти эти материалы. Если они там будут известны, мы могли бы сослаться, что кто-то (без моего наущения) сделал копию на пленку. Ведь можно там издать, пока здесь арест!

«Понял!» – ответил Минник. Я ему подарил один экземпляр, и говорю: «Официально сними фильм, а посылай неофициально. Чтобы не перехватили».

Наступает день конференции. Подъезжают люди. Приезжает президент! Я в растерянности был, не всех сумел предупредить… «Как так!?» Я объяснил ему суть разговора с Кожевниковым. Он человек натасканный, партийный: «Да, Василий Васильевич, у нас выхода нет. Будем ждать». «Как ждать, – говорю, – ждать у моря погоды!..» Приехали люди из других городов, а я не могу им сказать, что конференцию запретили. Не позволительно! ЦК поступало таким образом: оно давало членам партии приказ, а ты не мог на этот приказ ссылаться. Я взвалил всю вину за отмену конференции на себя, мол, я не подготовил… Ну, разочарование появилось. И радость со стороны ломовско-ленинградского направления.